http://perevodchick-x.narod.ru/03.htm
ВЛАДИМИР КОЗАРОВЕЦКИЙ
СТРАШНАЯ МЕСТЬ
Рассказ
Пол был из-под лака, давно слезшего, и покрыт мастикой – в общем, не сахар: и мастика мгновенно забивает шкурку, и края, где лак сохранился и где циклевочная машинка как раз не берет, драть вручную тяжело. У хозяев было пять банок московского лака, которого на два покрытия должно было хватить за глаза, но не было мебельного. У Вадима мебельный был, и, посчитав стоимость хозяйского лака, он сказал, во что им обойдется пол; по лицам хозяев, мужа и жены, видимо, неплохих людей, было заметно, что цена показалась им высокой, и Вадим заметил, что в "Заре" им могут сделать на двадцатку дешевле. Они хором, словно оправдываясь, стали убеждать его, что цена их не испугала и что обивщик, который рекомендовал им Вадима, очень хорошо о нем отзывался. Да и Вадим, наметанным глазом оглядев квартиру, увидел, что живут они скромно, но в достатке, и готовы переплатить, лишь бы пол был сделан хорошо; во всяком случае, дверь они обили с двух сторон, причем изнутри – кожезаменителем и с пуговицами, такая обивка стоила полсотни, не меньше.
Вадим не был жлобом – бывали даже случаи, когда он делал пол бесплатно, но обычно он считал справедливым брать за качественную работу дороже, чем она стоила по госрасценкам на фирме. Со своими клиентами он, как правило, расставался в друзьях, оставлял им свой телефон, а их полы служили для него рекламой; он был уверен, что и на этот раз все останутся довольны.
Стали обсуждать, в каком порядке делать пол, и остановились на том, что начинать надо с дальней комнаты. Пианино решили оставить в комнате – двигать его по полу после окончательной шлифовки было нельзя, ролики оставили бы на паркете сильные вмятины.
Вадим подогнал "Москвича" к подъезду, перетаскал к лифту и поднял на седьмой этаж свое барахло; хозяин – Вадим уже познакомился с ним, его звали Юра – помог втащить вещи в квартиру. Разобравшись в щитке и убедившись, что все три фазы на месте и что циклевочная машинка работает, Вадим попрощался с хозяевами, договорившись, что завтра с утра он начинает и чтобы они перетаскивали мебель.
В субботу в десять утра он уже начал шлифовать. Паркет оказался ничего, он ждал худшего; в свое время, когда он еще циклевал вручную, про такой дуб говорили: "репа". Мешало только пианино: его приходилось двигать туда и обратно при каждом проходе, при шлифовке и грубой – вдоль ряда и по обеим диагоналям комнаты, – и средней и мелкой шкуркой, да еще надо было все время следить за тем, чтобы не задеть его. Вадим дошлифовал комнату, выкатил машинку в холл и стал вручную "проходить" края, где не достал барабан. Не поленившись лишний раз переточить "кошку", он довольно быстро "обежал" комнату, повозившись лишь под батареей, где циклевать было неудобно, а паркет был грязнее и стоял дыбом, подмел и, убедившись, что машинка больше не понадобится, пошел к щитку отсоединять кабель.
В этот момент открылась дверь соседней квартиры, и в холл вышла соседка.
– Здравствуйте! – сказала она. – А как бы и мне такую же операцию проделать? – она небрежно кивнула в сторону своей двери.
– А что у вас? – как бы не понимая, о чем идет речь, спросил Вадим.
– Да с полами надо то же самое проделать! Все то же самое! – так же небрежно бросила она, и Вадим уловил что-то знакомое в ее облике и манерах.
– Ну, что ж, давайте, посмотрим ваши полы, – сказал он, пытаясь понять, что именно в ней показалось ему знакомым, – поглядим, о чем идет речь!
– Ну, сейчас у меня времени нет, я убегаю!
– Да это же недолго! – Вадим пытался вспомнить, не встречал ли он ее где-нибудь.
– Но у меня всего две минуты осталось!
– Вот как раз двух минут мне и хватит!
Она стала отпирать дверь:
– Не люблю возвращаться – плохая примета!
Открыв дверь, она прошла первой и, пропуская Вадима в комнату, полуизвиняющимся тоном сказала:
– У меня тут неубрано!..
В комнате стояла большая тахта с неубранной постелью, стенка, еще какая-то мебель, во второй комнате тоже было много мебели – Вадим подумал, что квартиру придется делать тоже по частям. Пол был в жутком состоянии. Кусок прихожей был вообще в чем-то черном.
– Что это тут было? – спросил Вадим.
– Да это у нас линолеум был приклеен! – все тем же небрежным тоном сказала она и добавила полупрез¬рительно, полуинформативно: – Мой бывший муж постелил!
"Кадрится", – мелькнуло в голове у Вадима, и он почувствовал в сознании какую-то зацепку.
– Да, с коридором придется повозиться! – сказал он, пытаясь эту зацепку удержать и вытащить на свет Божий то, что его встревожило.
– Ну, ничего особенного! – тоном все понимающего интеллигентного человека, разговаривающего с работягой, ответила она.
– Ну, ладно, – сказал Вадим, не сладив с тревожившим его ощущением и отказавшись от рытья в памяти в поисках его причины, – во вторник во второй половине дня и в среду с утра я буду здесь работать, подойдите, и мы договоримся, как и что.
Она ушла. Вадим смотал кабель, перелил нитролак из бутылок в канистру и стал покрывать. "Нитрить" надо было аккуратно: везде, где нитролак "доставал" мастику и вытягивал ее из щелей, он сох плохо; в этих местах очень долго сох потом и "московский". "Занитрив", Вадим стал собирать вещи и переодеваться: после второго покрытия он старался не задерживаться, запах "московского" он переносил очень плохо, и если нитролаком он покрывал в респираторе или даже без него, то "московским" покрывал только в противогазе и переодевшись. Затем он прошкурил пол вручную, тщательно вымел и развел отвердителем двухкилограммовую банку "московского".
Ему нравилась "половинная" расфасовка, появившаяся не так давно, буквально последние два-три года, – такой банки хватало практически на любую комнату, и не надо было лак каждый раз куда-то специально отливать, а если остатки по какой-нибудь причине долго не использовались и затвердевали, то в малых количествах, которых было не жалко. Чтобы не морочить остатками голову, он вылил на пол всю банку. Уже за порогом комнаты он оглядел покрытый лаком пол и остал¬ся доволен: пол был хорошо зашлифован, даже нитролак не "провалился", а уж "московский" – весь остался сверху, и паркет выглядел очень неплохо, хотя время и мастика сделали свое черное дело с тем светлым дубом, каким он был 15 лет назад, когда его настилали.
В воскресенье рано утром он покрыл последний раз, погрузил свое имущество в машину – ему в понедельник предстояло делать однокомнатную квартиру по наряду – и договорился с Юрой, чтобы в понедельник они перетащили вещи в эту комнату и освободили вторую и кори¬дор на вторник.
Во вторник Юра взял отгул, и, пока Вадим работал, он то заходил к нему, то ходил наверх, к матери, жившей двумя этажами выше. Вскоре Вадим заметил, что Юра навеселе. Пол в первой комнате ему и его жене очень понравился, они уже поняли, что Вадим не халтурит, работает на совесть, и Юра все пытался чем-нибудь ему помочь. Он предложил Вадиму перекусить, но тому не хотелось бросать работу, пока не будет закончена циклевка. Наконец, он дошлифовал коридор и остановил машинку.
– Давай и в самом деле перекусим! – сказал он Юре.
Тот живо сварганил на сковородке "винегрет" из картофельного пюре, сосисок и котлет и поставил чайник. Они поели, потрепались, и Юра, догадавшись из разговора, что Вадим, кроме циклевки, занимается чем-то еще, спросил его об этом. Вадиму не хотелось говорить о своих литературных занятиях, и он ушел от ответа, переведя разговор на самодельную циклевочную машинку, которая, как он заметил, Юру заинтересовала.
За чаем Юра сказал, что соседка видела, как получилась комната, и что она тоже хочет делать пол.
– Я знаю, – сказал Вадим. – А кто она?
– Она редактор, в журнале работает! – с уважением сказал Юра.
– А в каком?
– В каком?.. В этом, как его... сейчас вспомню... а-а, в "Зарубежной литературе"! Так что если ты чего-нибудь пишешь, можешь ей принести!
– Да нет, я не пишу, – сказал Вадим.
Он не столько писал, сколько переводил и в редакции "Зарубежки" кое-кого знал, хотя давно уже там не появлялся. Он вполне мог ее там видеть, а может, даже и разговаривал с ней.
– Нам вообще повезло с соседями! – сказал Юра. – И Светлана человек интересный...
– А как ее фамилия? – вырвалось у Вадима в предчувствии невероятного, но уже случившегося совпадения.
– Светланы? Поливанова. А что?
– Просто так, – сказал Вадим, чуть было не поперхнувшийся чаем. – Думал, что я ее где-то встречал.
Это была она! И надо же было жизни свести их еще раз в десятимиллионном городе! То, что она его не узнала, – понятно: он был в рабочей одежде и, главное, весь в пыли. Но как он ее не узнал?! А-а, да она же здорово расползлась!
Вадим вспомнил все, что случилось в то лето, и обида, горечь, недовольство своим поведением в этой истории нахлынули и накрыли его с головой...
Это было пять лет тому назад, когда он предпринял последнюю попытку пристроить свои переводы. Сложность здесь была не только в том, что он переводил лишь то, что ему нравилось, но и в том, что он переводил басни: хотя басни англоязычных авторов совершенно очевидно были написаны не по нашему адресу, ассоциации они вызывали, как и всякие басни. В свое время ему все таки удалось распубликовать половину книги Торбера и часть басен Бирса, а подборка басен Торбера с врезкой Константина Скетча, опубликованная в "Литературной неделе", вызвала даже некоторый резонанс, но, устав от хождения по редакциям и пробивания своих переводов, от вынужденных "внутренних" рецензий и от безденежья, которое могло кончиться только при наличии имени и соответствующих приемлемых заказов, Вадим решил пойти в циклевщики. Как раз в этот момент он встретил на улице Матиевского, члена редколлегии "Зарубежной литературы", знавшего его переводы. Тот сказал, что в журнале организуется новая рубрика, "Комната смеха", и посоветовал Вадиму показать переводы редактору, который будет эту рубрику вести. Редактора звали Светлана По¬ливанова.
Вадим решил отнести Торбера. Из шестидесяти переведенных басен – это было все, что он смог найти в Иностранке и в Ленинке – штук двадцать пять были уже опубликованы, и крупная подборка в толстом журнале могла послужить поводом для серьезного разговора в издательстве – причем дополнительной работы над переводами практически не понадобилось бы: он оттачивал их уже лет десять и при последнем перечитывании не смог заправить ни одного места – работа была завершена.
Позвонив в редакцию, он узнал номер телефона Поливановой, затем позвонил ей и сказал, что узнал у Матиевского о новой рубрике и хочет принести материалы для нее; она предложила ему приехать на следующий день к 12-ти.
Он приехал вовремя, но Поливанова опаздывала, и он посидел у Сашки Вестергазе, хорошего переводчика и доброго малого, переводившего французские детективы. Он хотел спросить у него про Поливанову, но разговор зашел о пьесе ужасов, которую Сашка только что перевел, и Вадим, пошутив, что эти ужасы как раз и не страшны и что по-настоящему ужасен обыкновенный страх, забыл, о чем хотел спросить, а тут в комнату заглянула миловидная зеленоглазая блондинка и, спросив у него, не он ли Кислов, сказала, что она Поливанова, извинилась за опоздание и пригласила его к себе.
Он пошел за ней в комнату, где за столами сидели несколько редакторов, отметив про себя, что она, во-первых, не кажется дурой – это было уже неплохо, переводы были рассчитаны на некоторый интеллект, а во-вторых – очень даже ничего; фигурка у нее была просто прекрасная. Это было приятно, и он с удовольствием устроился на стуле у ее стола.
У этого же стола, напротив Вадима, уже сидела какая-то молоденькая девушка с папкой в руках. "Наверно, тоже переводы принесла", – подумал Вадим.
– Ну, что, Наташа, понятно, как это делается? – спросила Поливанова, и та кивнула. – Наташа – практикантка, – быстро и с явным интересом взглянув на Вадима, добавила она, но в этот момент ее вызвали к главному, и она, извинившись, ушла.
Вадим окинул взглядом папки на ее столе, понаблюдал, как практикантка, покусывая авторучку, время от времени что-то вычеркивает, вписывает и исправляет в машинописном тексте; Поливанова вернулась – Вадим отметил, что она двигается быстро и бесшумно, – и деловито села за стол, положив справа от себя папку, с которой она пришла от главного.
– Ну, что у вас, Вадим Андреевич? – спросила она.
Накануне, во время телефонного разговора, она сразу спросила, как его зовут, тут же предложив называть ее просто Светланой.
– Басни Торбера, – сказал Вадим, кладя перед ней подборку, на заглавном листе которой было напечатано: "Джеймс Торбер. Старые штучки на новый лад. Перевел с английского и пересказал для взрослых В.Кислов".
– А-а! Очень хорошо! – с дружелюбной улыбкой сказала она. – Я как раз готовлю подборку материалов для первых номеров, там есть рассказы Торбера, и басни будут очень кстати! Ну что ж, оставьте мне ваши переводы. Сегодня я должна передать материалы главному, он обещал прочесть до конца недели сам и дать прочесть Константину Сергеевичу Скетчу – он будет первое время курировать нашу рубрику. Так что к понедельнику, я думаю, все уже должно быть ясно. Позвоните мне в понедельник во второй половине дня, ладно?
Вадим хотел, чтобы она хотя бы пару басен прочитала при нем, но такой поворот его устраивал даже больше: если главный даст добро, то вопрос будет практически решен, а если ему откажут, то уж по крайней мере сразу. Он заполнил авторскую карточку, указав свой адрес и домашний телефон, попрощался со Светланой и вышел из редакции в отличном настроении: ей, судя по всему, как раз басен и не хватает; кроме того, она хочет предлагать рассказы Торбера, это тоже хорошо, автор будет представлен широко и мощно – он знал рассказы Торбера, некоторые ему очень нравились, он даже перевел и опубликовал два из них; главное же – то, что рубрику будет курировать Скетч, а он к Вадимовым переводам относится прекрасно. Да и Светлана отнеслась к нему с явным интересом — правда, он так и не понял, чем продиктован этот интерес: им ли самим, его переводами или тем, что он знаком с Матиевским.
В понедельник часа в три он позвонил и сразу попал на нее.
– Светлана?.. Добрый день. Это Вадим Кислов! Ну, как, главный прочел материалы?
– Да, все в порядке! А вы где сейчас?
– Дома. А что?
– Вы можете сейчас приехать?
– Да, конечно, минут через тридцать пять я уже мог бы быть у вас!
– Ну, тогда приезжайте!
Она встретила его все той же благожелательной улыбкой и тем же заинтересованным взглядом.
– Вы знаете, – сказала она, как бы удивляясь дальнейшему, – главному ваши переводы понравились! Скетч заболел, но главный с ним разговаривал по телефону, и Константин Сергеевич сказал, что знает ваши переводы и очень хорошо о них отозвался!
– Да, – сказал Вадим, – он давал "добро" моим переводам басен Торбера в "Литературной неделе", там была подборка на полосу...
– А среди басен, которые вы мне дали, есть опубликованные?
– Да, две из них были напечатаны в тот раз. Но это же не играет никакой роли: то была газета, а это толстый журнал! Насколько мне известно, такая перепечатка не воспрещается...
– Ни в коем случае! В нашем журнале это не принято!
– Ну, хорошо, а если какая-нибудь басня была напечатана в чьем-нибудь переводе, а я вам предлагаю свой?
– Мы ее не возьмем! Все-таки первый перевели не вы!
– Светлана, что вы говорите?! Ведь это же получается, что кто первый опубликовал свой перевод, тот и "выиграл", независимо от качества! А если я перевел лучше?
– Ну, разница в качестве перевода обычно бывает незначительной, а приоритет надо все-таки уважать! И потом, затем и существуют редакторы, чтобы довести перевод до такой кондиции, где качество будет на долж¬ном уровне!
– Разница в уровне перевода может быть и очень значительной, несмотря на существование редакторов, – вы можете убедиться в этом, если сравните несколько опубликованных переводов одних и тех же басен! Торбер – необычный писатель...
– Кстати, а вы не знаете, какие басни уже опубликованы другими переводчиками? – перебила она Вадима.
– Я этого не помню – да я и не очень-то этим интересовался: ведь я всю книгу перевел!
– Да, это очень интересно, Вадим Андреевич! А откуда ваши переводы знает Зозульный?
Вадим удивился. Зозульному он когда-то давал читать переводы басен Торбера, зная его и как юмориста, и как теоретика, пишущего о юморе, и тому они очень понравились – он даже говорил тогда Вадиму всякие добрые слова, хотя и сказал при этом, что в публикации басен помочь ничем не может; но как она узнала об этом?
– А откуда Зозульный знает, что у вас мои переводы?
– Скетч заболел, и главный попросил Зозульного просмотреть материалы для первых номеров и написать врезку. А вы что, знакомы с ним?
– Да не то, чтобы я его хорошо знал, – смущенно сказал Вадим, начиная догадываться о причинах этого недоверчивого "допроса", – но переводы мои он читал, и они ему понравились...
– Да-да, он мне говорил, что переводы квалифицированные! А Матиевский ваши переводы тоже знает?
– Да, конечно, иначе бы он мне не посоветовал при¬нести их сюда!
Вадим понял, что он угадал причину ее настороженности. Так получилось, что со всех сторон поддерживали его переводы (впервые в жизни!), хотя он никого об этом не просил и единственное, что себе позволил, – это ссылку на то, что информацию о "Комнате смеха" он получил от Матиевского. Правда, он тогда же попросил у Матиевского разрешения сослаться на него, и тот не возражал.
– Вы его хорошо знаете? – спросила с удивлением Светлана.
– Да нет, хотя он тоже читал мои переводы, – сказал Вадим, пытаясь как-то сгладить это впечатление "со всех сторон блатного". – А вы сами прочли басни?
– Нет, я не успела, мне их только-только вернули. Так что я теперь буду читать их только когда уже буду редактировать материалы в номер. Но мне ведь понадобятся оригиналы – мне надо сверять английский и русский тексты!
– Хорошо, как только я буду знать, какие басни приняты, я сделаю вам ксерокопии с английских текстов...
– Только, Вадим Андреевич, вы, пожалуйста, имейте в виду, что не все басни сразу пойдут, я ведь собираю материал на несколько номеров – может быть, даже на целый год!
– Да, конечно, – но ведь сейчас речь идет о подборке басен Торбера, так ведь?
– Да, главный считает, что в первом номере с нашей рубрикой Торбера можно представить подборкой в семь-восемь басен...
– Ну, вот и прекрасно! Я надеюсь, что с переводами у вас хлопот не будет, поскольку я над ними работаю уже давно...
– Ну, Вадим Андреевич, это только так кажется! А когда мы вплотную ими займемся, сами увидите, что...
В этот момент ее позвали к телефону. Минут через пять она вернулась и доверительно сказала:
– Бывший муж звонил!
"Кадрится", – подумал Вадим.
– Ну, я думаю, у нас не возникнет недоразумений! – сказал он вслух, улыбаясь, – он решил, что она оттаяла и что ему удалось убедить ее в том, что он не блатная бездарь; впрочем, он надеялся, что после того, как она прочтет его переводы, ее отношение к нему получшеет, так у него с редакторами уже бывало.
– Я тоже так думаю! – улыбаясь, сказала она и встала.
Он тоже встал и пожал поданную ею на прощанье руку. Ладонь у нее была мягкая и теплая, а рукопожатье показалось ему еще более теплым и неформальным. Из редакции он вышел, витая в облаках.
В начале июля Светлана позвонила ему, сказала, что предварительно отобраны семь басен и попросила привезти английские тексты. Договорились, что он привезет их в понедельник и что если ее не будет, он оставит их на столе. Поливановой в редакции не оказалось, ему сказали, что если она и будет, то только во второй половине дня. Вадим не стал ее дожидаться и, оставив ксерокопии, уехал. Дело шло так хорошо, что вмешиваться и не надо было, он доверился судьбе. Тем не менее, в не¬терпеливом ожидании момента, когда басни пойдут в номер, он не смог заниматься никакими делами и, чтобы не тратить время попусту, стал переводить сказку Торбера "Белая лань", к которой он уже давно подбирался.
В конце июля Вадим получил письмо. Распечатав конверт и обнаружив бланк "Зарубежной литературы" с исходящим номером и датой, он было удивился, а увидев подпись Поливановой, вздрогнул: "Почему письмо? Ведь она могла позвонить!" Однако, начав читать его, он успокоился – письмо было вполне дружелюбным и неофициальным:
"Уважаемый Вадим Андреевич!
Звонила Вам десятки раз, но никак не могла застать Вас дома. А время не терпит: материалы к первой подборке нашей рубрики уже готовы, и я сдаю их в десятый номер. Если у Вас появится желание внести какие-нибудь коррективы, сделаете это в гранках. Как только появитесь в Москве, сразу же позвоните мне, пожалуйста. Всего наилучшего. С.Поливанова."
Он перечитал письмо и понял, что ему в нем не понравилось. "Десятки раз!" Но ведь он все время был у телефона! Ну, раза два-три вечером ходил в кино. Но ведь все остальное время он просидел дома, работая над переводами! Нет, это она просто для красного словца!
Он решил на другой же день съездить в редакцию. Он приехал к двенадцати и застал ее. Она была удивлена его приездом: она думала, что его нет в Москве. Он заметил, что безвылазно сидел дома, и удивился, почему она его ни разу не застала. Она сказала, что звонила много раз, в основном – из этой комнаты, и все безрезультатно; как бы приглашая подтвердить свои слова сидевших в комнате редакторов, она сделала соответствующий круговой жест рукой. Вадим предположил, что, может быть, она набирала не тот телефон, но она повторила его телефон на память – все было правильно.
– Фантастика! – сказал Вадим.
– Ну, это неважно! – сказала Светлана. – Вы приехали вовремя, завтра я сдаю материалы в номер. Я сейчас покажу вам басни... – она стала искать его переводы в объемистой папке. – Вот, нашла. У вас отобрано пять басен, мне пришлось редактировать их без вас, но я была в безвыходном положении... – она протянула ему заново перепечатанные тексты.
– А почему пять? – спросил Вадим. – Ведь речь шла вроде бы о семи-восьми баснях? Насколько я понял, главный хотел, чтобы первая публикация рубрики состояла преимущественно из басен Торбера?
– Нет, туда войдут еще два рассказа Торбера. Подборка и так получается очень большой: два рассказа и шесть басен – пять в вашем переводе и одна в переводе Кулаковского...
– А что, он перевел какую-нибудь басню, которую я не переводил? – удивившись, спросил Вадим, держа в руках свои переводы, но не заглядывая в них.
– Ну, я ведь не знаю, переводили ли вы басню "Единорог в Саду"... – начала Светлана.
– Конечно, переводил! – сказал Вадим. – Я же говорил вам, что перевел всю книгу...
– Ну, поскольку он тоже переводит басни, а я не была уверена, что эту вы перевели, я включила в подборку, кроме двух переведенных им рассказов, еще и ее. Я думаю, что соседство этого перевода вашим не повредит! Хотите его прочесть?
– Да, конечно! – сказал Вадим.
Он встречал фамилию Кулаковского под переводами с английского, но впервые слышал, что тот переводит басни Торбера, и ему было любопытно, как он с ними справляется. Он положил на стол свои листы и взял протянутую Светланой страничку.
К третьему предложению он уже понял, с чем имеет дело, и убедился, что он понял это правильно, когда дочитал перевод до конца. Кулаковский, конечно, знал английский, но он понятия не имел о том, как переводить ритмизованную прозу, игру слов, тем более – афоризмы (мораль была переведена беспомощно, он даже не сообразил, что надо просто обыграть поговорку "цыплят по осени считают", аналогичную английской, обыгранной Торбером), а подбирать синонимы так, чтобы возникали аллитерации, не умел; главное же, он не понимал общей цели перевода. Скорее всего, у него была своя цель, и довольно банальная – заработать деньги. Путь известный: публикация в журнале, договор в издательстве и так далее. Главное – прорваться на страницы солидного журнала. Впрочем, у Вадима цель была та же, и, вспомнив об этом, он взял себя в руки.
– А его переводы рассказов можно взглянуть? – спросил Вадим.
– Да, конечно! – сказала Светлана.
Он быстро просмотрел первую страничку – и не выдержал.
– Скажите, Светлана, зачем вам все это понадобилось? Ведь переводы – просто беспомощные!
– Да что вы?! – искренне удивилась она. – А по-моему, они вполне квалифицированные! Кстати, если хотите, я могу вас познакомить! Ну, а что вам не нравится в "Единороге"? – она снова протянула ему эту страничку.
– Дело в том, что Торбера так переводить вообще нельзя... – начал было объяснить Вадим, но вдруг осекся, сообразив, что у Светланы были в руках его переводы и что она не могла не увидеть разницу.
В предчувствии неприятности он снова взял со стола странички со своими переводами и начал читать машинопись первой басни. Прочитав несколько предложений, он похолодел. Он поднял глаза на Светлану; она выжидающе смотрела на него. Он хотел было спросить, зачем понадобилась такая чудовищная правка, но сдержался и, взяв себя в руки, дочитал басню до конца.
В переводе не осталось ни одного его предложения, но это было еще не все. Правкой были разрушены почти вся игра слов и аллитерации, от ритма остались жалкие ошметки. Перевод выглядел странно: сквозь банальный, невыразительный текст местами прорывались вдруг какая-нибудь шутка или игра звуков, выглядевшие на этом сером фоне яркими заплатами.
Вадим быстро просмотрел остальные басни – везде было то же самое. Он лихорадочно соображал, как поступить, и не находил решения. Несколько минут он помолчал, делая вид, что просматривает переводы, а потом сказал:
– Вы знаете, Светлана Сергеевна, я сейчас не буду отнимать у вас время; заберу-ка я все это домой и внимательно, не торопясь, прочитаю!..
– Простите, Вадим Андреевич, но мне завтра сдавать Торбера в номер!
– А я завтра их и привезу!
– А если вы меня подведете?
– Ну, у вас ведь есть еще экземпляры? Собственно говоря, это ведь тот самый экземпляр, который и был предназначен для меня, чтобы я внес на нем правку, так ведь?
– Да-да, конечно. Но учтите, Вадим Андреевич, завтра я должна материалы сдать...
– Не беспокойтесь! Завтра к двенадцати я буду у вас!
Дома Вадим вынул из машинописного экземпляра книги пять басен, принятых к публикации, достал словари, английские тексты басен и стал сравнивать свои переводы с отредактированными и с оригиналами. Правка во всех случаях сводилась к словарной «точности», не взирая на стиль этой прозы Торбера. Басни были испорчены безнадежно, в таком виде печатать их было нельзя. Они выглядели так нелепо, что если бы и обратили на себя внимание, то только этим. Надо было восстанавливать первоначальный текст; но как она в этому отнесется?
Судя по всему, она обычный посредственный редактор, главным в переводе считает буквальную точность и именно с этой точки зрения правила его тексты. При работе с прозой не особо яркого стиля это еще куда ни шло, но в переводах юмора, построенного на игре слов, это ведь просто убийственно! И надо же было именно ей стать редактором юмористической рубрики!
Все же он решил попытаться доказать, что так к его переводам Торбера подходить нельзя. Он наметил самую необходимую правку, восстанавливающую шутки, ритм и интонацию, продумал аргументацию и лег спать.
Когда он приехал в редакцию, практикантка уже сидела у стола, а вскоре, запыхавшись, появилась и Поливанова.
– Ну, что ж, давайте работать! – сказала она, усаживаясь и приглашая к столу Вадима.
Попытка восстановить текст перевода первой же басни наткнулась на железное сопротивление. Она и слышать ничего не хотела ни о каких "вольностях" в переводе. Вадим заикнулся было про ритм, но она ответила обиженно, что много лет редактирует прозу и что у нее хороший слух.. Там, где она разрушила игру слов, соответствующую оригиналу и придуманную в том же месте, она нехотя согласилась ее восстановить; но там, где обыгрыши компенсировали невоспроизводимые по-русски шутки перевода в других местах, она категорически отказалась принять его правку. Несколько раз, когда они спорили из-за какого-нибудь слова, Поливанова апеллировала к Наташе. Вадим не обращал внимания на эти апелляции к "человеку со стороны", но однажды не выдержал и спросил, каково мнение практикантки. Она тут же стала на сторону Поливановой, хотя он к ней потому и обратился, что его правота была очевидной.
– Но в таком виде перевод просто нельзя публиковать! – сказал, наконец, не выдержав, Вадим.
– Тогда снимаем эту басню! – мгновенно ответила Поливанова.
С этого момента фраза: "Тогда снимаем басню!" произносилась чуть ли не в каждом спорном случае. Вадиму пришлось снять еще одну басню, а в оставшихся трех удалось с грехом пополам кое-что восстановить. Он понял, что она довольна результатом их совместной "работы": она прощалась с ним вполне дружелюбно. Зато он себя чувствовал отвратительно: подборка получалась куцая и бесцветная, и Вадим понимал, что такая публикация истинного представления о Торбере не даст.
Прощаясь, Поливанова обронила, что Кулаковский хочет с ним познакомиться и показать ему свои переводы. Вадим холодно ответил, что у него сейчас нет времени.
Выйдя в коридор, он наткнулся на Сашку Вестергазе. Тот, заметив, что Вадим расстроен, спросил у него, что произошло, а, выслушав его, объяснил, что так и должно было случиться. Он рассказал, что Поливанова хорошо жила с прежним главным редактором журнала и даже ездила с ним за границу, но после его ухода потеряла свои положение и власть. Тем не менее, поскольку она самый склочный и подлый человек в редакции, новый главный предпочитает с ней не связываться. Работать с ней никто не хочет, от нее категорически отказались все отделы, и в редакции не знали, куда ее девать; а тут вдруг возникла идея организации этой рубрики – вот ее туда и воткнули. В общем, Вадим "попал под трактор".
На вопрос о том, кто такой Кулаковский, Сашка сказал, что плохо его знает, что, может быть, он Поливановский хахаль, хотя вообще-то она старше его лет на десять.
Все встало на свои места. Только сейчас Вадим понял тайный смысл ее вопросов, ее письма, всего ее поведения; он понял, что ее правка была неслучайной; она старалась свести переводы к тому уровню, на котором были переводы Кулаковского; она надеялась, что, познакомив их, даст Кулаковскому возможность – с помощью Вадима – уровень своих переводов слегка приподнять. Не случайно было и то, что она включила в подборку "Единорога": это была заявка на то, что Кулаковский переводит и басни, и при разговоре в издательстве можно было бы, кроме рассказов, оттяпать еще и кусок из книги басен.
Дома Вадим еще раз перечитал отредактированные тексты оставшихся басен. На него накатила дикая тоска; ему было стыдно ставить под этими огрызками свою фамилию, душа противилась насилию, и, шагая, как заведенный, из угла в угол, он отчаянно пытался найти выход. В конце концов он решил позвонить Скетчу.
Константин Сергеевич болел, и жена сказала, что он к телефону не подходит и что ему надо звонить не раньше, чем через две недели. Тогда Вадим позвонил Зозульному. Тот доброжелательно поздоровался с Вадимом, сказал, что он видел его переводы среди отобранных в «Комнату смеха» и что произнес разные хорошие слова про них в разговоре со Светланой Сергеевной. Когда Вадим рассказал ему, что в подборке осталось всего три басни и что даже их она изуродовала, как бык черепушку, Зозульный ему посочувствовал, но сказал, что ничем помочь не может: он сам, так сказать, на птичьих правах, ему только поручено на основании представленных Поливановой материалов написать врезку к открытию новой рубрики.
Матиевскому Вадим звонить не стал. Он уже и так чувствовал себя виноватым перед ним хотя бы за то, что сцепился с ней; да и не настолько он хорошо знал Матиевского, чтобы просить его вмешаться. Не желая мириться с тем, что он проиграл, и решив с кем-нибудь посоветоваться, он позвонил Валерке с Мариной. Они оказались дома, и минут через двадцать он уже входил в их квартиру в кооперативном доме на Большой Грузинской.
Ребята переводы Вадима знали и с интересом выслушали его рассказ. Вадим дал им прочесть принятые к публикации тексты.
Вскоре Марина изумленно сказала:
– Да-а, она над твоими переводами поработала! И ведь не лень было!
– Да нет, какая там лень! – сказал Валерка. – Похоже на то, что она редактировала их с удовольствием. У нее что, чувства юмора совсем нет?
Вадим рассказал им то, что он узнал от Сашки, и высказал предположение, что она все это проделала сознательно:
– Понимаете, тут есть так заправленные места, что я никак не могу предположить полного отсутствия чувства юмора! Ведь нашла же она игру слов, которую я не стал использовать в переводе – это в "Сороке и Морковке", видите, там есть место, где обыгрываются "караты" и "каротин". Из-за другого ударения по-русски этот обыгрыш не слышится, как по-английски, но, поскольку за аллитерацию сойдет, я с ее правкой согласился. Но ведь это означает, что она понимает, как надо переводить Торбера, и во всех остальных случаях переводы портит сознательно!
Прочитав все три басни, Валерка с Мариной предположили, что, может быть, все-таки Поливанова правила переводы без всякого умысла и просто старалась довести текст до своего уровня. Вадим сказал, что они открыли Америку, что так поступают почти все редакторы и что с этой точки зрения надо было бы вообще запретить им править переводы, ограничив их права только пометками на полях против мест, содержащих явные ляпы из-за недостаточного знания языка; пусть каждый переводчик предстает перед читателем в своем первозданном облике. Марина заметила, что он слишком много хочет и что надо быть реалистом. Валерка сказал, что басни, конечно, испорчены, но что вопиющих глупостей нет и что надо соглашаться на публикацию и в таком виде.
Вадим заявил, что не может портить собственную работу, своими руками убивая красоту торберовского стиля и делая его вещи серыми и безликими: басни выглядели после Поливановской правки просто посредственными. Ребята его понимали, но считали, что это поправимо.
– В конце концов, – сказал Валерка, – если эта публикация хотя бы обратит внимание на Торбера и в издательстве состоится какой-то серьезный разговор, то ведь совсем необязательно, что редактор и там окажется идиотом. Ну, посмотрят там твои переводы и сразу поймут, в чем дело! А публикация в "Зарубежке" не каждый день подворачивается!
– Да в том-то и дело, что на такого Торбера никакое издательство не клюнет! – с горечью сказал Вадим.
Он уехал домой и, решив, что утро вечера мудренее, лег спать, но никак не мог заснуть, ворочался и, наконец, встал и пошел курить на кухню.
Переводы было жалко, как изувеченных детей. Он вспомнил, как начиналась эта работа. 10 лет назад Вадим пошел на курсы английского языка – просто так, чтобы читать на английском. Ему повезло с преподавательницей: Елена Александровна любила свою работу и была блестящим методистом – весь новый материал они успевали усваивать на занятиях; к тому же она была так обаятельна, что вся мужская часть группы была в нее немножко влюблена. Вадим, взгляд которого и без того не пропускал ни одной симпатичной девушки, ее обаяния, разумеется, не избежал и старался на уроках вовсю.
Однажды она задала на дом чтение и перевод трех басен в прозе из какой-то хрестоматии – Вадим только запомнил, что обложка у нее была зеленая. Тексты оказались забавные, ему захотелось перевести их как следует, и, втянувшись, он обнаружил, что передать стиль этой юмористической прозы не так-то просто; там были и такие шутки, с которыми он вообще не знал что делать. В басне "Миролюбивый Мангуста" он споткнулся на фразе "Благоразумие – это шесть седьмых измены." и недели две ломал голову, почему шесть седьмых, а не пять шестых или восемь девятых (спрашивать у Елены Александровны Вадим не хотел, собираясь показать ей готовый перевод), пока не увидел, что в слове геаson (благоразумие) – 6 букв, а в слове tгеаsоn (измена) – 7. Только через два месяца он нашел вариант для перевода этого места, пожертвовав изяществом шутки и слегка сдеформировав текст, – зато получился афоризм: "Мысль – это почти умысел".
Работа затянулась на долгие годы, но доставляла истинное наслаждение. Вадим научился чувствовать ритм не только прозы Торбера, но и любой другой, стал шутить, хотя раньше мог лишь оценить хорошую шутку, и на собственном опыте усвоил, что такие тексты надо пересказывать, шутя там, где позволяет русский текст, и тем самым компенсируя непереводимое; наконец, научился делать афоризмы.
Правда, опубликовать из переведенной книги удалось далеко не все: если редактор не принимал принципы перевода, сотрудничества не получалось – как это было в "Молодой гвардии", где молоденькая, красивая и самоуверенная редакторша Полина Безрукова при чтении первой же басни достала толстенного Вебстера (такого Вадим и впоследствии раздобыть не смог) и стала проверять перевод каждого слова. Он тут же забрал переводы и, расстроенный, ушел.
Сотни раз возвращаясь к переводам, выверяя на слух ритм и звукопись, он правил, правил, правил до тех пор, пока тексты не устраивали его полностью, – до бесконечности. Эта переведенная книга согревала его своим существованием, он понимал, что ничего похожего в русской оригинальной и переводной литературе не было, и гордился этим. И такую работу теперь надо было отдать на растерзание!
С трудом заснув, плохо проспав ночь и встав наутро с головной болью, он вдруг обозлился на себя. Да что же это такое?! Свет что ли клином сошелся на этой публикации?! Ну, не опубликуется он и не издаст книжку – с голоду он, что ли, подохнет?! Да черт с ней, с публикацией! Значит, не судьба – и все!
На душе полегчало, и, успокоившись, он в двенадцать позвонил Поливановой, решив сделать последнюю попытку уговорить ее не трогать его переводы. Она была на месте.
– Светлана Сергеевна, я еще раз просмотрел басни, – сказал он. – Вы знаете, у меня просто рука не поднимается выпускать их в таком виде! Я вас очень прошу, давайте, восстановим первоначальные тексты! Ну, в конце концов, если вы даже и не согласны с моими принципами перевода, давайте оставим это на моей совести!
– Вадим Андреевич, почему вы меня оскорбляете? – услышал он ее вкрадчивый голос. – Я ведь с вами вежливо разговариваю!
– Простите, но ведь я не сказал ничего оскорбительного! – удивился он. – Я просто прошу оставить на моей совести те слабости переводов, которые, с вашей точки зрения, имеют место!..
– Вы напрасно обзываетесь! – сказала она. – Вы все равно не выведете меня из себя!
– Что вы говорите?! – не выдержав, заорал Вадим в трубку. – Кто вас обзывает?!
– Если вы будете продолжать кричать и оскорблять меня, я положу трубку!
– Да кто вас... – начал было Вадим, но осекся: она купила его!
Она разыграла цирк для сидевших в комнате редакторов, а он, как дурак, попался на эту удочку! А сейчас сидит и ждет, что он снова заорет – да еще небось повернула трубку так, чтобы всем было слышно, с какими негодяями и неврастениками ей приходится иметь дело. Так вот что означало ее "звонила Вам десятки раз"! Вадим бросил трубку.
Через полчаса Вадим был в редакции. В коридоре он увидел, как она входит в свою комнату, и пошел следом за ней. Он окинул взглядом редакторов, занимавшихся своими делами за соседними столами (они с любопытством поглядывали на него), усаживавшуюся за стол Поливанову и уже сидевшую напротив нее практикантку и с облегчением понял, что он здесь – в последний раз. Увидев его, Поливанова насторожилась, оборвав начатый было разговор с Наташей; она была похожа сейчас на застывшую в охотничьей позе кошку, и, вспомнив, как он купился ее взглядами и улыбкой, Вадим почувствовал, что краснеет. Он шагнул к ее столу и сказал:
– Я снимаю свои переводы!
– Как это – "снимаю"?! – деланно удивилась она.
За всеми столами редакторы, бросив работу, подняли головы и обратились в слух. В комнате стояла напряженная тишина.
– А очень просто! – сказал Вадим. – Вы, конечно, поработали над ними, но я над ними работал еще больше – а я с уважением отношусь к своему труду! Мне не нужна публикация, которой бы я потом стыдился!
– Ну, что ж, пожалуйста, это ваше право! – спокойно сказала Поливанова.
– Да, я знаю! – сказал Вадим. – Я этим правом и воспользовался! Прошу вернуть мне все мои материалы – машинописные тексты и ксерокопии!
Она стала рыться в столе; двенадцать басен она нашла быстро, но Вадим заставил ее найти и оставшиеся три; нашлись и ксерокопии. Он собрал все бумаги, сложил их в портфель и под устремленными на него взглядами всех сидевших в комнате вышел. Направляясь по коридору к выходу, он увидел табличку "Главный редактор" и подумал, что можно было бы попытаться зайти к нему, поговорить. "А, пропади все пропадом!" – он по инерции пролетел коридор и выскочил на улицу.
Он видел потом эту подборку. В таких переводах Торбер выглядел бездарным и никого не мог заинтересовать. И в дальнейшем вся рубрика была серой, заурядной и не прибавила журналу популярности, но фамилия Кулаковского там несколько раз появлялась...
– Может, все-таки, по маленькой? – спросил Юра.
– Знаешь, Юра, я бы сейчас с огромным удовольствием, честное слово, – но не могу, за рулем!
Вадим собрал кабель, выкатил машинку в холл, чтобы она не мешала в тесной квартире, и стал затачивать "кошку". Мысли о неожиданной встрече, сталкиваясь и мешая друг другу, метались, словно в броуновском движении.
Сциклевывая "края", он неотступно думал о том, как ему поступить. Со времени их "сотрудничества" прошло больше пяти лет, но он ничего не забыл и не простил. Ему неприятно было бы разговаривать с ней теперь, когда он ее узнал, ему не хотелось делать ей пол, но страсть как хотелось отомстить этой подлой бабе; он понимал, что судьба ее и так накажет, но ему хотелось наказать ее от себя лично.
О том, чтобы просто сделать ей пол и взять с нее деньги, и речи быть не могло. Может быть, последний раз покрыть лаком без отвердителя? – Он будет сохнуть около месяца! Или наоборот – бухнуть в лак тройную норму отвердителя? Тогда сразу-то ничего не будет заметно, а через полгода он весь посыплется, как битое стекло! Нет, оба эти варианта его не устраивали! В обоих случаях надо было сделать всю работу, а потом самому же ее испортить – это было не по нему.
Он уже начал покрывать нитролаком, а в мыслях снова и снова возвращался к злополучной истории и никак не мог придумать что-нибудь путное. Просто отказаться делать пол? Только-то и всего?!
Он переоделся и стал разводить "московский". На оставшуюся комнату и коридор двух банок было много, но одной не хватило бы. И вдруг его осенило – он даже улыбнулся простоте решения и его очевидности. Он развел все три оставшиеся банки: если ему удастся вылить их на пол, это будет двойная норма.
Вадим поставил лак у дверей, спустил с Юрой на лифте свое барахло и погрузил его в машину. Возвращаясь наверх, он предупредил Юру, чтобы тот ближайшие шесть-семь часов к дверям не подходил – запах будет очень сильный.
Ему пришлось попотеть. Он чуть ли не целый час покрывал 12-тиметровую комнату с небольшим коридорчиком – очень трудно было вылить столько лака и не сделать наплывов. Когда он кончил покрытие, в холле бы нечем дышать, и он снимал кеды и надевал туфли и куртку в противогазе. Противогаз он снял только в лифте.
В среду утром, подъехав к дому, он взял с собой наверх пакет со щеткой для покрытия и три банки лака, полученных им под следующий наряд, – «московский» все равно надо было закупать. Когда он уже развел лак и собирался начать покрывать, отворилась дверь соседней квартиры, и в холл вышла Поливанова.
– Здравствуйте! – сказала она, заглядывая через порог Юриной квартиры. – О, неплохо получается! А когда же мы это проделаем у меня?
– А я как раз хотел вам сказать, что у вас я пол делать не буду! – снимая противогаз, сказал Вадим.
– Почему?! – спросила она удивленно, еще не догадываясь, в чем дело, но почувствовав в его тоне что-то, что ее насторожило.
– Да уж очень подлая вы женщина, Светлана Сергеевна! – сказал Вадим. – А я подлости не прощаю! В общем, как у Торбера – помните, в "Единороге"? "Дураков по осени считают"! Ну, что, теперь вы меня узнали?
Она вздрогнула, слегка изменилась в лице, но, тут же овладев собой, презрительно взмахнула рукой и, повернувшись, быстро ушла к себе и захлопнула дверь. В течение часа, пока Вадим "выливал" на пол очередные три банки, она не показывалась.
Закончив покрытие, Вадим протер запотевшие стекла противогаза и довольно оглядел свою работу. Пол получился что надо, так ей не сделает никто; главное, никому не придет в голову, что он вылил на пол двойную – если не больше – норму лака. И пока она здесь живет, пол этот будет предметом ее зависти и его местью.
Он переобулся, надел куртку, запер дверь и поехал на девятый этаж отдать ключи и рассчитаться, прикидывая по дороге, сколько можно скостить хозяевам с объявленной ранее цены, не вызывая лишних вопросов.
ТОВАРИЩЕСКИЙ ОТВЕТ ГРАЖДАНСКОЙ
ПРОДОЛЖАЯ ПРЫЖОК НАД ПРОПАСТЬЮ
ВОЗМОЖЕН ЛИ НОВЫЙ ПЕРЕВОД «СОНЕТОВ» ШЕКСПИРА
ПОЭЗИЯ И ПЕРЕВОД